Талант без определенного места жительства: репортаж о бездомном художнике

Этого старичка с седой бородой и интеллигентной улыбкой в Гомеле знают многие. Художник Валерий Ляшкевич пишет свои картины прямо под открытым небом. Работать на улице приходится по одной простой причине: у него нет не то что мастерской, но даже угла для ночлега. Между тем сотни его работ хранятся в частных коллекциях по всему миру, а его имя внесено в энциклопедию белорусских мастеров. Полгода назад в Национальном художественном музее была организована персональная выставка Ляшкевича, про него сняли документальный фильм, а журналисты написали десятки статей. После такого шума поползли слухи, что художник нашел меценатов и теперь ни в чем не нуждается и что ему даже предлагали купить квартиру, но он отказался. Мы встретились с самым известным бездомным гомельчанином и узнали, как он живет.

Чтобы хоть что-то о нем понять, нужно знать, как все начиналось. В бесчисленных интервью Ляшкевич рассказывал о своей жизни не раз. Может быть, поэтому сегодня он говорит о событиях 40-летней давности с какой-то с энциклопедической бесстрастностью, даже безразличием.

— В семидесятых уехал из родной деревни учиться на художника. Закончил художественное училище. Дважды пытался поступить в Ленинградскую академию живописи — не прошел по конкурсу. Когда во второй раз не поступил, пошел в дворники при академии. По одной простой причине пошел: чтобы иметь возможность дальше жить в Питере и рисовать. Ведь тем, кто работал дворником, тогда давали жилье. Вот мне и выдали комнатушку малю-ю-юсенькую. Я там только ночевал. Все остальное время работал, посещал курсы при академии и рисовал.

В академию Ляшкевич так и не поступил. Но его талант заметили. Периодически в разных городах проходили его персональные выставки. А потом художника позвали в родной Гомель. Кто ж знал, что поездка окажется роковой.

— В Гомеле я большой успех имел. Кто-то из высокопоставленных позвонил в Питер да наругался, мол, что у вас такой талант, а вы ему квартиру дать не можете. Когда вернулся, меня уволили. По статье, за прогулы. Заявления-то я, когда уезжал, не написал. Мне на работе говорят: поезжай, заявления не надо. Но оно-то тут и ни при чем. Просто не хотели квартиру давать — вот и избавились от меня таким способом. Да я их понимаю, там, в Питере, знаете сколько таких талантов? Всех ведь жильем не обеспечишь.

Так в 45 Валерий не только не получил квартиру, но и лишился комнаты в общежитии.

— Сначала я не унывал. Общался с такими же художниками, рисовал на улицах и этим зарабатывал. Картинки свои продавал по 5—25 рублей, иностранцы брали по $5—10. Был ли я тогда свободен? Думаю, нет. Свобода — это когда ты можешь выбирать, куда и когда тебе идти. У меня такого выбора не было. Ночевать приходилось на улице, а в сыром, дождливом Питере это непросто. Решил вернуться в Беларусь в родительский дом. Но там уже жил со своей семьей брат, не пустил меня на порог.

Спустя 20 лет у бездомного художника все по-прежнему: питается роллтоном, ночует на скамейках во дворах и на вокзалах, а рисует — где придется.

Сегодня понедельник, а значит, Ляшкевич снова на Советской. По будням здесь больше людей, чем на Киевском спуске, следовательно, и вероятность того, что кто-то что-нибудь купит, выше.

За свой труд художник в среднем просит 300 тыс. Покупают нечасто, поэтому приходится перебиваться подаяниями.

— Не стыдно просить?

— Стыд — это яркая вспышка эмоций. Так как я прошу давно, мне уже не стыдно. Это просто унизительно и неприятно. Но я не шикую на эти деньги. На пропитание да на камеру хранения еле хватает. Ведь дома у меня нет, следовательно, и шкафа тоже. Все свои вещи и картины храню в камере хранения. За день бывает надо то одно достать, то другое — несколько раз приходится открыть-закрыть. А одна монетка 3800 рублей стоит.

— Если мало предлагают за картины, обижаетесь?

— Нет. Не все же Абрамовичи. У людей, может, и в самом деле денег нет. Ведь без картины прожить можно, а вот без хлеба не проживешь, — рассуждает художник.

— Говорят, вам жилье хотели купить, но вы отказались…

— Неправда это. Ничего мне никто не предлагал. Женщины из отдела по миграции хотели в дом престарелых, потом в интернат для инвалидов меня поселить. Привезли туда, я от увиденного чуть инфаркт не получил. Один трясется, другой в инвалидной коляске, третий не в себе… Как мне можно работать в такой обстановке? Лучше уж на улице.

Ляшкевич, конечно, лукавит. На улице ему не лучше. Все-таки 64 года — уже не тот возраст для ночевок под открытым небом. Дают о себе знать приобретенные болячки. К тому же выматывает прогрессирующая мания преследования: художник уверен, что спецслужбы хотят отравить его какими-то газами.

— Сегодня за ночь два раза менял место дислокации, чтобы не отравили. Еще они эту гадость в продукты подсыпают. Сначала я заметил, что в кофе они этот наркотик добавляют, а теперь уже и в хлеб. У кого иммунная система крепкая, тот еще выдерживает, а я-то уже слабый, меня они быстро усыпляют.

Но взгляд художника светлеет, как только нам удается прервать его навязчивую мысль и перевести тему. Говорим о творчестве.

— Мое творчество — это не картина с тремя стройными березками, которую можно повесить дома над диваном для красоты. Мои картины для того, чтобы люди могли над ними размышлять, спорить возле них, ведь в споре часто рождается истина.

Ему очень хочется рисовать маслом и акварелью, но он вынужден делать это авторучками и карандашами. Ведь в любой момент может пойти дождь — и работы придут в негодность. Да и на солнце их надолго не выставишь: выгорят.

А потому в самых смелых, но пока так и не сбывшихся мечтах Валерия Ляшкевича — обрести даже не дом, а мастерскую.

— Если бы у меня была мастерская, я бы там писал свои картины не авторучками, а настоящими красками. Я мог бы еще создать что-то достойное и принести людям пользу. А сейчас, получается, пустую жизнь провожу, — устало вздыхает художник.

Перепечатка текста и фотографий Onliner.by запрещена без разрешения редакции. db@onliner.by